В октябре 2024 года француженка Анаис Марин покинула пост специальной докладчицы ООН по правам человека в Беларуси, который занимала шесть лет. За это время ситуация с правами человека в нашей стране изменилась катастрофически. «Зеркало» поговорило с политологом о том, почему она согласилась работать на этой должности без зарплаты, переживаниях событий 2020 года, причинах бессилия ООН по ситуации в нашей стране. А также спросило, зачем организации вообще нужен спецдокладчик, если его игнорируют беларусские власти.
«Надеялась на демократизацию. Но все рассыпалось в 2020 году»
— Чем именно занимается спецдокладчик? Занятость частичная или это работа на полный день?
— На бумаге эта работа занимает 25% времени — четверть дня, или три месяца в год. Принято считать, что университетские преподаватели летом ничего не делают, поэтому могут уделить время волонтерской работе для ООН.
Сначала этой деятельности я посвящала один день в неделю — мой работодатель в университете как раз позволил (собеседница работала в Варшавском университете. — Прим. ред.). А после 2020 года она занимала уже… 200% времени. Было сложнее, конечно.
— Вы говорите о волонтерстве. В ООН за работу спецдокладчицей не платят?
— Компенсируются расходы на поездки. Эти командировочные — хорошие деньги. Потому что в Женеве (где находится миссия управления Верховного комиссара ООН по правам человека — УВКПЧ. — Прим. ред.) все очень дорого — гостиницы, рестораны и так далее. А у меня родственники живут в соседней Франции, так что не надо было тратить эти средства. Они оставались, и таким образом я могла еле-еле жить, рассчитывая [на работу в университете и] те три пятидневные поездки в Женеву в год.
— Почему вы согласились на такую работу? Получается, зарабатывали только преподаванием в университете?
— Да, у меня был исследовательский грант в Варшавском университете. А когда рекомендовали подавать заявку на должность спецдокладчицы, сказали, что потом все университеты мира будут предлагать мне позицию профессора.
По семейным причинам на тот момент я была географически не мобильна. В 2018-м мне предлагали устроиться на постоянную работу в ООН в Женеве или Нью-Йорке. Но я должна была остаться в Польше из-за личных обстоятельств.
— 2018 год, когда вас назначили, был временем относительной либерализации в Беларуси. Но посетить страну вам так и не разрешили. Как вы из-за границы видели Беларусь конца 2010-х? Вы на тот момент верили в возможность диалога с Минском?
— Да, тогда все об этом думали. Подозреваю, что меня и назначили именно потому, что во время собеседования я сказала, что смогу наладить отношения, чтобы хотя бы официально разговаривать с властями.
Тогда я надеялась на это — было очень много знаков. Практически отсутствовали западные санкции, почти не было политзаключенных, с Евросоюзом уже налаживались отношения. Были разговоры по некоторым очень важным для стран Запада темам — например, об отмене смертной казни в Беларуси. Об этом вполне серьезно говорили некоторые люди в Министерстве иностранных дел. Они делали вид, что открыты для диалога и внутри страны, и за границей.
В феврале 2019-го делегация Беларуси, в том числе представители официальных структур, участвовала во Всемирном конгрессе против смертной казни. И мы даже сидели за одним столом с замминистра иностранных дел Олегом Кравченко. Разумеется, официальных отношений у нас не могло быть, потому что власти Беларуси не признают мандат спецдокладчика ООН по правам человека. Но на основе неформальных встреч и разговоров все-таки существовала надежда, что можно найти выход из самоизоляции Минска. Я тогда надеялась.
— Как вам в 2018-м виделась Беларусь будущего, какой она должна была стать в 2025-м?
— Конечно, я надеялась на демократизацию — что будут нормальные открытые честные выборы, а после них — возможно, и перемены. Хотя, опять же, с той перспективы все выглядело иначе, чем сейчас. Я была слишком оптимистична, тогда еще находились причины надеяться, если честно. Но все рассыпалось в 2020 году.
— Если сравнить Беларусь 2018-го и 2025-го, то во сколько раз ситуация с правами человека у нас стала хуже?
— Если принять за меру количество политзаключенных, тогда в тысячу раз хуже. Как минимум. Тогда казалось, что их было много после выборов 2010 года (выборы прошли в декабре, а в 2011 году правозащитный центр «Вясна» признал политическими заключенными 11 человек, по данным на июнь того же года более 2600 получили «административки» за участие в «молчаливых акциях». — Прим. ред.). А сейчас в стране 1240 человек находится за решеткой по политическим мотивам.
Конечно, могут быть и другие мерки, но мне кажется, что рост числа политзаключенных подтверждает, что положение дел заметно ухудшилось. Репрессий такого уровня никто в Европе не мог ожидать, это не сравнимо ни с чем, даже с тем, что было в Беларуси ранее. Ликвидация организаций гражданского общества, признание их и граждан страны «экстремистами», транснациональные репрессии [против уехавших] - в ООН это рассматривается как очень серьезная проблема. Плюс, конечно, пытки в тюрьмах, исчезновения людей и так далее. Так что да, реальность ухудшилась если не в тысячу, то в сто раз точно.
«Никогда в жизни я не видела такого уровня насилия и жестокости»
— Какими были ваши первые эмоции в августе 2020-го, когда вы увидели кадры с улиц Минска и других беларусских городов?
— Ужас, ужас, ужас. В августе 2020-го я очень плохо спала по ночам. Дети тогда были на каникулах у бабушки и дедушки, поэтому у меня было много свободного времени. И мы организовались со своими беларусскими друзьями, большинство из которых связаны с правами человека. Это правозащитники, художники, люди из организаций гражданского общества. В моей квартире в Варшаве сделали штаб экстренной ситуации. Кто-то смотрел, какие новые видео из Беларуси появляются, постоянно звонил телефон. В один из дней я дала 18 интервью разным международным СМИ. Как минимум первые две недели была на медийном фронте.
Свою работу для ООН делала тоже — примерно до декабря 2020-го очень интенсивно. Время ковида, путешествовать в Женеву я не могла, и поддержка со стороны ООН была виртуальной. Мне выделили одну ассистентку, которая курировала официальные вопросы.
Но поскольку все знали мой номер телефона и контакт в Facebоok, ко мне мог обратиться любой человек. Люди присылали фотографии синяков, рассказывали страшные истории. Звонили матери, искавшие своих детей, спрашивали, не знаю ли я, живы ли они, в каком госпитале или отделении милиции могут быть. Потом оказалось, что те истории стали очень важным материалом для моих коллег с мандатом ООН по ответственности за пытки. Я им все передала, они связались с этими людьми благодаря тем письмам и разговорам.
Но это было психологически очень тяжело. Потому что я политолог, а не специалистка по пыткам. Возможности психологической помощи у меня не было, а знаниями, чтобы защитить свое психическое здоровье, я не обладала.
— Что было самым тяжелым?
— В 2020 году самым сложным стало не только количество свидетельств и просьб о действиях, которые Управление Верховного комиссара по правам человека получало от беларусских жертв. Тяжелым был и сам характер нарушений, о которых сообщалось: непропорциональное насилие, избиения, унижения, жестокое и бесчеловечное обращение, а в некоторых случаях и откровенные пытки, которым подвергались протестующие во время ареста и задержания.
Повторюсь, я политолог: у меня не было соответствующей подготовки для обработки такой информации и визуальных материалов (фотографий ран и увечий), которые ее сопровождали. Никогда в жизни я не видела такого уровня насилия и жестокости. Мой мозг не приучен откладывать эти ужасные образы в сторону после работы, они оставались со мной днем и ночью, месяцами. Вскоре после этого в Польшу стали прибывать жертвы из Беларуси. Я встречалась с ними и слышала истории от первого лица, видела последствия на них — без фильтров. Конечно, это было травматично для меня. В то время поездки в Женеву были невозможны из-за пандемии, поэтому я не могла получить адекватную психологическую поддержку от УВКПЧ.
Что касается организационных трудностей, в тот год их тоже хватало. Связанные с COVID ограничения на поездки означали, что независимые эксперты даже не получали суточные, когда выступали на онлайн-мероприятиях ООН, поскольку эта выплата связана с командировками. Тем не менее я давала по несколько интервью в день, участвовала в закрытых встречах в Zoom с заинтересованными сторонами, искавшими решения в ООН, ОБСЕ, ЕС. А также в онлайн-экспертных панелях и академических семинарах.
Это продолжалось месяцами и отнимало очень много времени. Что меня тогда спасло, так это беларусские друзья и знакомые, которые добровольно помогали УВКПЧ перепроверять информацию, собирать данные из телеграм-каналов, искать родственников, чье информированное согласие было необходимо для того, чтобы специальные процедуры ООН могли упоминать их случаи в наших отчетах и сообщениях.
Много раз я думала об отставке. Но беспокоилась, что она может создать пробел в защите прав беларусов. А ситуация оставалась настолько ужасной для жертв произвольных задержаний, что я чувствовала — не имею права отдыхать, пока они не будут освобождены. Могла ли представить, что через пять лет сотни из них, включая многих моих друзей и коллег, все еще останутся за решеткой?
«ООН — это лишь отражение государств, из которых она состоит»
— Как реагировали на события 2020-го в структурах ООН и в европейских столицах?
— Оглядываясь назад, я думаю, что реакция в ООН была быстрой и адекватной. Хотя для многих беларусов это звучало как «слишком мало и слишком поздно». В августе 2020 года некоторые из них звонили мне и кричали в трубку: «Наши силовики убивают здесь людей на улицах — где „голубые каски“, чтобы нас защитить?» К сожалению, ООН — это лишь отражение государств, из которых она состоит. И прерогативы организации — результат игры сил между странами, которые часто имеют непримиримые взгляды.
Учитывая такое ограничение и несмотря на разочарование, которое многие испытывали тогда и чувствуют до сих пор, было сделано многое, чтобы Беларусь оставалась на высоком месте в международной повестке дня. По крайней мере, до февраля 2022 года и полномасштабного вторжения России в Украину. До тех пор в ООН было сделано все возможное.
Уже 4 сентября 2020 года в Совете Безопасности ООН состоялось онлайн-заседание в формате «арриа» (неформальное) по инициативе Эстонии, которая тогда председательствовала в нем. Министр иностранных дел этой страны сумел поставить Беларусь на повестку в Нью-Йорке! В Женеве Совет по правам человека провел срочные дебаты, которые также длились несколько часов и показали, насколько возмущены ситуацией большинство стран ООН.
В то же время в ОБСЕ был запущен так называемый Московский механизм (предназначенный для изучения и решения проблем с правами человека. — Прим. ред.). И в течение нескольких недель назначенный докладчик — австрийский профессор Вольфганг Бенедек — представил всеобъемлющий отчет о многочисленных нарушениях, о которых сообщали правозащитники на местах. Это послужило толчком к созданию специального механизма — Международной платформы подотчетности для Беларуси. Государства — члены ЕС представили резолюцию, которая привела к появлению аналогичного независимого механизма расследования в ООН, так называемой Экспертизы УВКПЧ по Беларуси.
— Фраза «ООН выражает глубокую обеспокоенность» стала мемом. Можете ли вы простыми словами объяснить, почему у такой огромной и влиятельной организации настолько мало реальных рычагов давления на режим, который систематически нарушает права человека?
— Я понимаю это разочарование, которое и сама часто разделяла. ООН — большая международная организация, самая крупная в мире. Но у нее нет наднациональных полномочий, как, например, у ЕС — решения требуют большинства голосов, и голос каждой страны имеет одинаковый вес (за исключением Совета Безопасности, где право вето у пяти постоянных членов). И от этого зависит реакция ООН на нарушения прав человека, а не от интенсивности насилия против гражданских лиц или числа людей, гибнущих в результате действий одного или нескольких государств.
У ООН нет полиции для обеспечения соблюдения «законов», которые она принимает через резолюции Генеральной Ассамблеи или Совета по правам человека. У нее также нет армии, чтобы заставить государства-члены уважать международные конвенции — даже те, которые они добровольно ратифицировали. Дипломатия, прозрачность, взаимное подражание (речь о заимствовании практик. — Прим. ред.) и, в конечном счете, порицание и осуждение — единственные доступные инструменты. И их использование против другого суверенного государства имеет свою политическую цену.
— Какие вообще механизмы, кроме публичных докладов и резолюций, есть у ООН?
— Когда ситуация представляет прямую угрозу миру и безопасности, в соответствии с главой VII Устава Организации Объединенных Наций, Совет Безопасности ООН может принять решение о мерах военного или невоенного характера, которые он сочтет необходимыми для поддержания или восстановления мира и безопасности. Но, как уже упоминалось выше, в Совете редко бывает единодушие для запуска таких механизмов. Следовательно, на практике часто невозможно принять политические, экономические или военные санкции, чтобы предотвратить совершение государством нарушений прав человека.
На самом деле нет единого видения роли, которую конвенции ООН и другие международные принципы должны играть в вопросах прав человека. Значительная часть государств-членов организации считает, что это внутреннее дело стран. По их мнению, международное внимание к этим правам равносильно «неоправданному вмешательству» в суверенные дела. На этом фоне сам факт, что ООН удается создавать коалиции для учреждения, например, специальных трибуналов для рассмотрения преступлений геноцида, является огромным достижением.
В случае Беларуси наиболее амбициозным ответом на уровне ООН стало создание в 2021 году механизма подотчетности под руководством Верховного комиссара по правам человека. За последние два года в отчетах, опубликованных в рамках этого механизма, утверждалось, что некоторые нарушения, произошедшие в контексте выборов 2020 года и после них, могут быть приравнены к преступлениям против человечности.
Фактически Международный уголовный суд получил обращения от государств и неправительственных организаций с призывом рассмотреть преступления, репрессии и депортации, совершенные, по их утверждению, правительством Беларуси против собственного народа. Независимо от судебных процедур, которые могут быть начаты МУС, подозрение в совершении преступлений против человечности дает государствам, признающим универсальную юрисдикцию своих судов для таких серьезных преступлений, возможность преследовать и выносить приговоры их исполнителям. Уголовные расследования ведутся в нескольких странах, где жертвы нашли убежище и могут быть вызваны для дачи показаний.
Оставшаяся проблема заключается в том, что потенциальные ответчики находятся в Беларуси, где они чувствуют себя в безопасности, учитывая климат безнаказанности, который царит в отношении исполнителей репрессивной политики правительства — омоновцев, судей, тюремных охранников и так далее. Многие из них также имеют запрет на въезд в соседних странах. И на данный момент, по иронии судьбы, у полиции западных государств мало шансов арестовать их и привлечь к ответственности.
«Для многих беларусов ООН — единственное средство правовой защиты»
— Власти Беларуси много лет игнорируют мандат спецдокладчика ООН. Выходит, любой авторитарный режим может просто не сотрудничать и ему за это ничего не будет? Это победа Лукашенко и других автократов над международным правом?
— Правительство Беларуси придерживается последовательной политики непризнания страновых мандатов, учрежденных специальными процедурами Совета по правам человека ООН. Отсюда вытекает политика невзаимодействия с мандатом, непредоставления его обладателю доступа в Беларусь и игнорирования сообщений, которые тот отправляет — если только они не подписаны совместно с другими специальными докладчиками. Это происходит потому, что наши ежегодные отчеты и письма с обвинениями, направляемые правительству, не имеют юридической силы международного права. Государства действительно вольны не обращать внимания на эти сообщения.
Все страны, которые считают права человека внутренним делом, неохотно сотрудничают со специальными процедурами — Беларусь не исключение. Эти же государства обычно ограничивают возможность своих граждан подавать жалобы в так называемые договорные органы (например, Комитет по правам человека, Комитет против пыток и т.д. — Прим. ред.), когда нарушаются их права по конвенции ООН.
В 2022 году Беларусь денонсировала первый факультативный протокол к Международному пакту о гражданских и политических правах, тем самым лишив своих граждан возможности обращаться в Комитет по правам человека, когда их права по этой конвенции нарушаются. Теперь единственный договорной орган, уполномоченный выносить обязательные решения по жалобам, поданным беларусскими гражданами, — это Комитет, который следит за выполнением Конвенции о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин.
Государства, которые, как и Беларусь, имеют плохую репутацию в области прав человека и прилагают усилия, чтобы избежать международного контроля, предпочитают сотрудничать с третьим механизмом Совета по правам человека — Универсальным периодическим обзором. В этом формате они сами, а не независимые эксперты, оценивают ситуацию с правами человека в любой другой стране и делают друг другу «конструктивные» рекомендации по ее улучшению, с уважением к культурному разнообразию. Государства, проходящие УПО, делают это по кругу и вольны отклонять полученные рекомендации.
Действующее правительство Беларуси известно тем, что принимает к сведению или даже одобряет некоторые рекомендации, полученные в рамках УПО (например, если они поступили от дружественной им страны, то могут касаться отмены смертной казни или запрета пыток в тюрьмах), но затем систематически не пересматривает свое законодательство в соответствии с добровольно взятыми на себя обязательствами. Такая позиция надолго подрывает легитимность международного права в области прав человека.
— Несмотря на все ограничения, в чем вы видите главную пользу мандата спецдокладчика? Почему это важно, если Беларусь все равно игнорирует все рекомендации?
— Мандат, на мой взгляд, чрезвычайно важен, по крайней мере, по трем причинам.
Во-первых, для регистрации и хранения неопровержимых доказательств нарушений прав человека. УВКПЧ и специальный докладчик собирают и перепроверяют информацию, следуя очень строгой методологии. Отчеты спецдокладчика поэтому и являются авторитетными — они основаны на данных, собранных известными правозащитниками, и становятся ориентиром для всех заинтересованных сторон, которые ищут объективную, беспристрастную картину ситуации в отношении того или иного права человека в той или иной стране — государств, НГО, бизнеса. Эта методология позволяет проводить сравнения во времени, между различными государствами.
Во-вторых, мандат спецдокладчика по Беларуси имеет решающее значение, так как, к сожалению, права беларусов не защищены должным образом ни на каком другом уровне. В Беларуси нельзя доверять правительству охрану граждан от нарушений прав человека — оно и является главным виновником этих нарушений. В то же время правительство держит страну в стороне от международных структур, которые могли бы предоставить беларусам определенный уровень защиты, — таких как Совет Европы. Таким образом, граждане не могут ссылаться на Европейскую конвенцию по правам человека и искать справедливости и компенсации в Европейском суде по правам человека.
Для многих беларусских жертв нарушений прав человека обращение к специальным процедурам ООН — не только их последнее, но и единственное средство правовой защиты. Это налагает на специального докладчика по ситуации с правами человека в Беларуси моральное обязательство принимать их жалобы. Даже если он или она мало что может сделать для решения проблемы. По крайней мере, существование мандата сигнализирует о том, что ООН уважает их основные права и человеческое достоинство, когда их собственное государство этого не делает.
И последнее, но не менее важное: я всегда верила в почти «педагогическую» цель сообщений, которые специальные процедуры могут направлять правительству Беларуси. Когда я занимала этот пост, отправляла в среднем одно такое письмо в неделю, и в большинстве случаев правительство отвечало, пытаясь оправдать свои действия. В редких случаях оно принимало решения, чтобы прекратить предполагаемое нарушение, и в результате условия содержания некоторых заключенных немного улучшались.
Что еще важнее, каждое «письмо с обвинениями» (letter of allegation — термин, используемый ООН для документов о полученных заявлениях о нарушениях прав человека. — Прим. ред.) — которое, кстати, через два месяца становится публичным — содержит приложение, напоминающее все соответствующие международные стандарты и ссылки в области прав человека, которые должны применяться в данном случае.
Каждый раз, когда я собирала эти международные тексты — конвенции, которые Беларусь ратифицировала, но запрещает изучать в университете, и которые суды игнорируют, вынося произвольные приговоры, — я думала о дипломате в Женеве, госслужащем в Минске, судье в Бобруйске, тюремном охраннике в Жодино и так далее, которые благодаря этому письму наконец получат возможность услышать, без цензуры, о принципах международного права в области прав человека.
